Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

— Ты, Степан Тимофеич, — сказал он ему, — наидобре из всех нас ведаешь новгородские дела, особливо суды их, и судные грамоты, и как сильны бояре старым обычаем, наводки на суды деют.[16] Ты же такую старину их всякую поддержи, дабы росла меж новгородцами смута. Пусть и вече их по старине будет, где сильные слабых и бедных убийством и буйством давят, рабов собе деют, дабы бедные люди новгородские у Москвы защиты искали…

— Добре, государь, — воскликнул дьяк Бородатый, — по всей старине-то мир сей Коростыньский подпишем!

— Хотят сами того, — усмехаясь, перебил дьяка государь. — Старину новгородскую будем мы стариной же бить, пока под руку Москвы Новагород не приведем…

Государь замолчал, а дьяк Бородатый растерялся, оторопел слегка, но, оправившись, воскликнул изумленно:

— До седых волос яз дожил, государь, а такого разумения хитрого не зрил никогда. Мыслю яз, что коростыньское докончание горше им будет Шелони и Заволочья!..

К обеду все грамоты по Коростыньскому миру были посольниками новгородскими и дьяками и боярами московскими составлены без торгов и споров, легко и быстро к взаимному удовольствию.

Государь вместе с братьями своими почетно встретил гостей, будто и войны никакой не было. Новгородцы были радостны и поднесли государю дары богатые: сукна и бархаты ипские, вина фряжские, пиво немецкое, сосуды золотые и серебряные и много каменьев самоцветных в перстнях, в обручах женских и серьгах…

Потом пир пошел, богатый напитками и яствами, но не долгий, ибо спешили посольники засветло отъехать к себе в Новгород Великий.

Встав из-за стола, нареченный владыка Феофил прочитал молитву и поблагодарил великого князя от имени всего посольства за гостеприимство и ласку.

Подозвав потом к себе от клира своего священника, отца Ипата, взял у него две книги, написанные на пергаменте, подал их великому князю и молвил почтительно:

— Ведаю, господине, усердие твое ко всему книжному, приношу тобе в дар из ризницы святой Софии сии списки:

«Мерило праведное», которое многому учит в государствовании, мудрым поучениям учит святых отцов и древних еллинских мудрецов, а такожде и «Шестоднев», переведенный с грецкой книги «Эксамерон», писанной в Цареграде Георгием Писидой. Перевел же ее дьяк митрополита московского, святителя Киприана, Димитрий Зограф в лето шесть тысяч восемьсот девяносто третье.[17] Сей дьяк Зограф именует «Шестоднев» еще так: «Премудрого Георгия похвала к Богу о сотворении всея твари…»

Иван Васильевич тронут был подарком и, поблагодарив владыку, сказал:

— Дар твой вельми люб мне, и вложу яз его в книгохранилище свое московское; Степан Тимофеич, прими драгоценные книги сии. Теперь же приступим к чтению докончальных наших грамот…

Часа два длилось чтение грамот. Государь не раз одни слова отвергал и заменял другими, уяснял обещания свои и новгородские, дабы инакомыслия быть не могло ни у той, ни у другой стороны. Некоторые из бояр московских и дьяки московские, кроме Бородатого, дивились великой милости государя к новгородцам, ибо мир Коростыньский, за малым исключением, повторял договор с новгородцами покойного великого князя Василия Васильевича в Яжолбицах. Сам же государь был весел, и новгородцы радовались его милостям, так как старинные обычаи их Москва почти не трогала…

Когда чтение было кончено и всякие исправления прекратились, Иван Васильевич сказал:

— Сотворили мир мы добрый и для Москвы и для Новагорода. Поблагодарим, отче, Господа Бога за милость его кратким молебном, а после того отъезжайте с Богом восвояси. Посылаю с вами боярина своего Федора Давыдыча Хромого-Пестрого. При нем пусть вече крестоцелование даст по обычаю и печати к грамотам привесит. Ворочайтесь же борзо, дабы и яз тут по грамотам сим крестоцелование дал Новугороду…

Затем, обратясь к воеводам своим, произнес:

— Вам же, воеводам моим и дьякам, повелеваю приказать всем полкам и отрядам, перестали бы пустошить и полонить земли новгородские, а взятый полон отпустить без окупа…

После краткого молебна новгородское посольство отъехало на ладьях в Новгород по Ильмень-озеру. Государь Иван Васильевич проводил их только до выхода из шатра. Братья же великого князя — Андрей большой и Борис — с боярами вместе пошли провожать их до берега.

Оставшись с братом с глазу на глаз, князь Юрий Васильевич сказал с досадой:

— Зазря ты, Иване, после побед столь великих так милостив к Новугороду. Можно было не токмо в десять крат более взять с них, а и совсем задавить Господу-то и вече их. Пусть бы токмо наши наместники да воеводы ими правили, яко в Коломне правят…

Государь усмехнулся.

— Отныне Господа новгородская и вече, — молвил он, сжав кулак, — вот у меня где! На всей милости моей. Меч мой занесен не токмо над ними, а и над Ганзой немецкой. От немцев зла к нам идет не меньше, чем от Литвы и Орды.

Иван Васильевич прошелся несколько раз молча по своему шатру и, остановясь перед братом, продолжал:

— Ты ведай то, Юрьюшка, что победы ратные одни по себе не живут. Победа-то потому бывает, что в государствовании и земских делах оплечье имеет. Такое надобно нам оплечье иметь и в народе новгородском. Посему яз не хочу заноситься, а от доброго и верного не ищу лучшего, может, да неверного…

Откинулась завеса у двери шатровой, и вошел к государю дьяк Бородатый.

— Проводил яз посольников-то, — молвил он, — и видел, не разумеют они, какая гроза на них идет. Токмо стариной своей, яко дети несмышленые, тешатся.

— Помогает Господь Руси православной, — перекрестясь, молвил Иван Васильевич и перевел речь на книги. — А ты ведаешь ли сие «Мерило праведное»?

— В книге сей всего не читал, а что же писано в ней, со слов других ведаю. Коли повелишь, поглядим ее сей же часец. «Шестоднев» же мне и тобе ведом.

— Прочти мне нечто от «Мерила праведного». И ты, Юрий, ежели хочешь, слушай.

— Прости меня, государь, — ответил Юрий Васильевич, — много всего еще нарядить мне надобно в стане нашем и вестников принимать и отсылать. Тобе ж яз не пособник в книжных делах. Не начитан яз книгами.

Юрий Васильевич поднялся со скамьи и пошел было из шатра государева, но вдруг остановился и с живостью воскликнул:

— Забыл тобе поведать! Посольники-то новгородские мне баили, николи-де такой беды с новгородской землей не было, как ныне! Никогда их никто так не пустошил и не полонил, как мы. Навек-де память о сем им будет…

— Сие ныне, — смеясь, молвил Иван Васильевич, — наиглавное для нас. Долго теперь против нас меча не подымут, да и круль Казимир крепость руки нашей почуял.

— Верно, государь, — проговорил Юрий Васильевич и, простясь, вышел из шатра.

— Да и удельные-то все, — вполголоса добавил дьяк Бородатый, оглядываясь на дверь, — Москву более чтить будут, а великого князя еще более бояться…

Иван Васильевич раскрыл перед собой книгу и вслух стал читать ее полное заглавие: «Сия книга Мерило праведное, извес истинный, свет уму, око слову, зерцало совести, тьме светило, слепоте вож, припутен ум, сокровен разум…» И еще много тут сказано. Едино-то наименование ее, почитай, целая книга. Ты, Степан Тимофеич, сам разбери тут и почитай, что о государствовании найдешь…

— Помню яз, государь, — ответил дьяк, — есть в «Мериле» от «Пчелы», от «Книг Еноха праведного»…

Дьяк Бородатый перелистывал книгу и продолжал:

— Вот о княжении от «Пчелы»: «Князю помнить надобно — первое, что он над людьми владеет; второе, что закон поручон ему; третье, что власть временная истлевает…» Там же о власти: «Бесчиние знаменует самовластие, а чин являет владеющих…» Вот же от святого Евгария: «Поставлен ты царем — будь внутри собя царь самому собе, ибо царь-то не тот, кого зовут так, а кто таков умом правым…»

— Сие истинно, — одобрил Иван Васильевич, — но чую яз, что в книге сей токмо мудрствования, а нам надобны деяния мудрые, а не одни слова. Уставные да судные грамоты для государствования нашего — наиглавное.

— Право разумеешь, государь, — подтвердил Бородатый, — яз мыслю, «Уставная Двинская грамота» и разные судные и уставные грамоты новгородские, псковские и московские, которые у Володимира Елизарыча есть…

— Нам со времен Ярославских и сыновей его все судебные уставы брать надобно, — молвил Иван Васильевич, — до самых законов Мономаховых.

— Списки сих древлих установлений, государь, Гусевым собраны…

— Ну и добре, — сказал государь, — возьми книги сии для мово книгохранилища. Иди отдохни после обеда посольского. Воротимся, Бог даст, целы и здоровы на Москву, сам яз тогда подумаю с Гусевым и его дьяками о делах государствования…

Прошло немного времени с отъезда посольства, и августа двенадцатого дня воротился из Новгорода боярин Федор Давыдович, приняв присягу новгородцев по Коростыньскому договору. С ним на этот раз прибыли вместе с владыкой Феофилом и старыми посадниками и степенный посадник, и степенный тысяцкий — все правление Господы новгородской.